Один из самых «космических» художников современности

Его картины уходят за десятки тысяч долларов, хранятся в галереях и частных коллекциях по всему миру, в том числе и у Путина. А он мечтал бы пообщаться со  Стивеном Кингом  и музыкантами «Металлики». Его творчество назвали «бесстыжим поп-артом», а он не против. Притом что, как говорит, и сегодня остаётся всего лишь созерцателем. Мир для него – декорация для картин.  Ариг Ус  online поговорил с одним из самых «космических» художников современности -  Зорикто Доржиевым. И услышал то, чем раньше Зорикто в интервью никогда не делился.

С Зорикто мы встретились в одном из ресторанов в центре Улан-Удэ. Вместо блюд – распечатанные картины. О чём спрашивать человека, про которого опубликованы сотни интервью и новостей? Мы просто поговорили и походили по импровизированной настольной выставке его работ. Тогда ещё не зная, что разговор этот выльется в идею для серии картин. Здесь много откровений, воспоминаний о начале пути и знакомстве с Даши Намдаковым (когда мой собеседник, упёршись, продал ему свои картины), тайны работы художника и галериста, рассуждения о мире картин Зорикто Доржиева (поговорим об образах и загадочной «Госпоже»), новой философии и новом проекте.

- А часто бывают необычные вопросы на интервью?

- Нет, очень редко. У меня даже есть какие-то заготовленные ответы. Порой автоматически отвечаю, не задумываюсь.

- Ну, а сами о чём вы бы хотели рассказать?

- Это тоже больной вопрос, потому что, на самом то деле, если разговориться, болтать можно много, долго занудствовать. Потом читаешь и думаешь – бред же совершенный!

Официанты в недоумении: картины вместо кофе

- В одном из интервью, в 2006 году, вы упомянули, что вы очень закрытый человек. Получается, как-то изменились за эти годы?

-  Да, нет. Просто общения, быть может, чуть больше стало. Понимаю, что зрителю всё хочется какого-то откровения от художника. Мне и самому было бы интересно послушать от каких-то художников, музыкантов, известных писателей личные комментарии к произведениям.

- И с кем бы вы пообщались?

- Со  Стивеном Кингом, например. С музыкантами «Металлики», с известными художниками. Мне понятны их работы и посылы, эмоции, и, тем не менее, автор может всегда рассказать что-то интересное, приоткрыть какие-то тайны, которые скрыты от простого зрителя. Такие крупицы драгоценностей…

- А известность не открыла вам двери для знакомства и общения с вашими личными кумирами?

- Известность – понятие относительное. Художник – всё-таки не медийная личность в плане постоянного присутствия физиономии в прессе. Я и сам многих современных художников не знаю в лицо. Хотя, возможно, общайся я с людьми чуть больше, будь я более настойчив, и достучался бы до своих кумиров.

- В  Улан-Удэ  разве не чувствуете себя звездой?

- Нет, я, как и раньше, вожу детей в детский сад, забираю со школы, хожу по магазинам и по тем же улицам. Наверное, кто-то меня узнаёт. Мне сложно сказать. Никто же не прыгает: «Можно с вами сфотографироваться?» Впрочем, иногда такое всё-таки бывает. Но меня это смущает, я могу даже покраснеть или побледнеть.

Другое дело, проект с росписью стены. Там деваться было некуда: люди быстро узнали и начали подтягиваться. С каждым я фотографировался и общался.  Дети, которые помогали мне, даже посмеивались над ситуацией. А одна женщина очень долго стояла и допытывалась, есть ли у нас разрешение рисовать картины Зорикто Доржиева.

- Узнала ваши картины, но не вас?

- Да. Сначала я стоял на лестнице-стремянке спиной, так что с ней разговаривала моя дочь. Она то и сказала, что разрешение на роспись стены у нас есть. Но за этим вопросом последовали другие. «А вы кто?», «А в Союзе художников Бурятии состоите?». В итоге меня попросили представиться. Ну, очень такая ответственная бабушка, хотела проверить  всю информацию. Я просто сказал «Зорикто». «Ладно», ответила она, и ушла. Спустя некоторое время, она снова шла мимо, с большой авоськой.  «А фамилия-то у вас как?»… Я не помню, что ответил – в это время дождь начинался.

- А как вообще случилась вся эта история с переулком?

- Здесь многое сошлось. Я всё думал: вот скульптор - ставит какой-нибудь памятник, который доступен зрителям в городской среде. А что может сделать художник? Разве что стену расписать. Тогда доступ к арт-объекту будет у всех, людям не нужно будет идти в музей, покупать билет. Несколько лет назад я даже обращался с ней в мэрию. Мне тогда предложили самому поискать стену. И я сам ходил, ездил, искал эту стену, даже нашёл пару интересных: «Давайте сделаем» - «Хорошо, подумаем». Но через некоторое время на них появились большие рекламные баннеры. Посмеялся я тогда и решил отложить это дело до каких-то других времен. И тут мне звонит Любовь Ширабовна – сестра Намжила Нимбуева, а мы с ней давно знакомы. Она рассказала, что скоро в центре Улан-Удэ появится переулок в честь поэта, и ребята уже начали красить стены. Но одна свободная и ждёт меня, если я не против.  Все как-то сошлось.

- Многие сравнили вас с  Бэнкси.

-  Но в отличие от Бэнкси, например, у меня нет какого-то социального протеста. В моих работах нет второго дна, с которым обычно связано уличное искусство. Есть просто дань уважения великому поэту и желание красиво его преподнести. Мне хотелось показать, что роспись может быть в принципе и такой.

- Не так давно появилась идея ещё больше расписать город. Вы как к этому относитесь?

- Это здорово! Думаю, что можно украсить многие архитектурные моменты, которые, скажем, не всегда украшают города.

- А что вам сейчас внешне особенно нравится в Улан-Удэ?

- Не знаю, я его не могу воспринимать так: вот это кусок мне нравится, вот это здание или улица. Я воспринимаю его достаточно цельно. Это как родной человек, у которого есть свои положительные и отрицательные моменты, но ты принимаешь его и любишь таким, какой он есть.

- Поговорили с вами об Улан-Удэ, а теперь давайте перенесёмся в Красноярск. Вы там учились. И не только вы, но и ещё один наш известный земляк -  Даши Намдаков. Вас поначалу даже называли вторым Даши. Как вы к этому относились, и как вас свела судьба?

- Всё верно. Раньше самого Даши я увидел его работы, как раз в Красноярске. Мне говорили в институте, что он отучился пару лет назад, интересовались, знакомы ли мы. Но я о нём, честно говоря, тогда даже не слышал. А спустя некоторое время в институте случилась выставка. Её я пропустил, скорее всего, из-за каникул, зато в руки попал каталог. Там я и увидел работы Даши, почувствовал, что по энергетике они очень близки к тому, чем мне бы хотелось заниматься. 

- Но лично вы познакомились в Улан-Удэ…

- Да, папа помог мне вклиниться в летнее расписание выставки в  Музее истории Бурятии.  Там уже всё было распланировано, поэтому мне предложили место в коридоре, возле гардероба. Темень, лампочки горят. Чтобы разглядеть картину – нужно было подойти в упор, да ещё и изловчиться – картины под стеклом бликовали. И, несмотря на это, выставка состоялась. На ней я представил около 20 работ небольшого формата. Был очень горд – я сделал выставку дома! Позже выяснилось, что её посетили Даши Намдаков и продюсер Константин Ханхалаев. Это был, кажется, 2004 год.

- И вы встретились?

- Не сразу. Мы с супругой тогда жили в деревянном бабушкином доме. Раздался звонок: «Привет, это Даши. Мы сходили на твою выставку. Когда и где можно пересечься?». У меня в голове запульсировало: «Какой Даши, какая выставка, куда идти?». Уже ночь на дворе, 10 вечера, просят подъехать прямо сейчас, на такси. А у меня даже денег на такси не было, чтобы доехать. Я говорю: «На маршрутке приеду»

- «Давай, приезжай».

Поехал в Союз художников, прождал их целый час. Не помню, что тогда было с мобильными телефонами, но встреча не состоялась. Позже мне перезвонили, я был уже дома. Договорились встретиться утром, в аэропорту, потому что Даши и Константин улетали. «Бери с собой картины, какие есть, показать», сказал Даши. Утром проснулся, картины подмышку и к семи утра на автобусе – в аэропорт. Там сделал импровизированную выставку специально для них.

- Им понравилось?

- Некоторые работы Даши попросил себе. Но я же хотел их увезти в музей! В итоге он их у меня купил. Уже после подошёл Константин Ханхалаев. Постояли, посмотрели картины, побеседовали. Я понял, что вот здесь нужно действовать решительно – передо мной галерист, продюсер. Так что ему я отдал какие-то картины просто так. С этого момента началось наше общение. А вскоре мне позвонили уже из Москвы. «Чувак, такие дела. Сейчас запускается проект «Монгол» (режиссёр –  Сергей Бодров, прим. ред.), Даши – художник-постановщик. Если хочешь принять участие - ноги в руки и приезжай». Поехал.

- А когда началась уже плотная работа с Константином Ханхалаевым?

- После мы как раз и стали часто встречаться во время его прилётов в Улан-Удэ. Обсуждать, какие у меня идеи, какие мысли, как и в чём я вижу свою реализацию, каким я вижу себя через 5-10 лет. Начинали фантазировать, смеяться, я показывал какие-то эскизы того, что хочу сделать: «Ну, давай попробуем, поработаем. Хочешь?». Конечно, глядя на Даши, мне тоже хотелось достичь каких-то серьезных высот. По своему отцу я видел, что хлеб художника очень непрост. И ещё, несмотря на успех своей первой маленькой выставки, понимал: нужно смотреть немножко шире.

- Константин Казакович тогда или позже говорил, чем вы его так поразили? Может быть, какая-то конкретная работа или манера – что это было?

- Конечно, многое говорил. Но сейчас, наверно, не вспомню. Что-то ему нравилось, что-то – нет. Теперь же мы не общаемся в плоскости «нравится/не нравится».

- А как общаются художник и галерист?

- Мы рассуждаем, наверно, в параметрах «это относится - к этой серии, это - к тем-то работам». Бывает так, что какую-то серию я только начинаю, а продолжать мне уже просто не интересно. Тогда Константин может сказать: «Ты только начал, у тебя же интересно получается! А пока серия смотрится недосказанной». И я его понимаю, поскольку и у других художников замечаю подобные моменты. Так что мы в этом плане с Константином прислушиваемся друг к другу.

Зачастую я и сам бросаю себе вызов: смогу или не смогу справиться с фантастически сложной задачей. Работаю на пределе эмоций, на пределе сил. В этом есть определенный кайф. А иногда бывает так, что работа закончена, но я до последнего отказываюсь выставлять её, прошу убрать из экспозиции. Здесь Константин может меня убедить, взглянув со стороны: «Зорикто, здесь все нормально, но я бы включил еще вот эту работу, она явно дополнит историю».

- А как вы выбираете, что выставлять на сайт галереи? (khankhalaev.com, - прим. ред.)

-  Там выставляется практически всё. За исключением, пожалуй, совсем ранних вещей, которые не документировались, ушли к каким-то клиентам и я их не вспомню.

- С сайта вы не просите убрать то, что вам не нравится?

- Нет, здесь немного иначе. Если выставка – это некий проект, творческая работа, то сайт или каталог – это словно документ, фиксирующий каждый твой шаг.

- То есть, если вы скроете от нас что-то и не представите на выставке, мы сможем увидеть это хотя бы на сайте?

- Да. Я сам порой захожу туда и вспоминаю картины, о которых совсем забыл.

- Вспомните свою первую известную работу? Мне кажется, это была «Джоконда».

- Непростой вопрос. Тогда не очень популярны были соцсети и ажиотаж отследить было сложно. Но я думаю, что первой известной работой всё-таки был «Сон принцессы». По «Сну» печаталось много постеров, принтов. Ну, и уже чуть позже, пожалуй, действительно разошлась «Джоконда». Эти картины немножко разные в плане своей аудитории. «Джоконда» более понятна любому зрителю, не только нашему – бурятскому, азиатскому, сибирскому, она и Европе понятна. Об истории ремейков Джоконды можно отдельные книги писать.

Джоконда-Хатун, 2007

- О ремейках. У вас есть «Джоконда», «Девушка с коралловой серёжкой», «Девочка с персиками»... Зачем вы это пишете?

-  Для меня это как со стеной Намжила Нимбуева – некая дань уважения любимым мастерам. Что до «Джоконды» - наверное, мне хотелось поработать с тем же образом, который затрагивали теперь уже великие художники. Они иронизировали, смеялись, даже издевались над этой картиной. Но, тем не менее, вошли в историю искусства, как величайшие художники 20 века. Классно, думаю – а что я могу сделать?
Долгое время у меня висел большой постер «Девушки с жемчужной сережкой»  Вермеера  просто как любимое произведение. Так я написал «Девушку с коралловой серёжкой» А потом создание ремейков превратилось в некую игру, появилась Даная. Сейчас у меня в процессе есть работа, которая тоже связана с западноевропейским искусством. Но ещё я обязательно сделаю ремейк на  Микеланджело, на какие-то вещи  Леонардо,  Боттичелли. Хочется привнести какие-то новые моменты. В моём случае это, конечно же, не насмешка над великими мастерами, а добрая ирония. Но в первую очередь - чувство уважения и преклонения перед мастерами.

- Давайте поговорим про ваши личные образы в картинах. Один из них – мальчик. Он появляется в самом начале. Когда я рассматривала работы на сайте и увидела его, вспомнила ваши рассказы о детстве в Горхоне, о том, как вы делали деревянные доспехи и устраивали поединки… Появилось ощущение, что этот мальчик – вы. Но потом, спустя годы, вы снова пишете мальчика. Это тоже вы, или уже ваш сын.

Игра, 2004

- Здесь снова упомяну Стивена Кинга. У него тоже происходит какое-то раздвоение, подмена, помните? Вы правы. Вначале я проецировал в детских героев себя. Это были воспоминания из моего детства. А когда сын подрос, я начал примерять на него тех же героев, те же ситуации. Так, что сейчас даже будет непросто разобрать, кто есть кто.

Мантра, 2017

- А вот здесь явно сын и дочь?

- Да.

- И это портрет вашей дочери?

- Да, портрет… У меня все-таки академическое художественное образование, и в какие-то моменты возникает внутренний, я бы сказал «зуд». У меня, кстати, всегда были проблемы со схожестью, поэтому портреты - ещё и некий вызов себе. Не растерял ли я навыки, знания и умения, смогу ли я написать картину в академическом ключе.

Призрачный всадник

- Вспомнился сразу портрет, который явно выделяется из всех. Это русская девочка – «Принцесса Ольга».

- Это был заказной портрет и очень непростая работа. Во-первых, я никогда не писал европейское лицо. Во-вторых, как я уже говорил, у меня всегда проблемы со схожестью. Я даже свою дочь не могу написать – она везде разная. Ну, и, в-третьих, портрет просили вписать в бурятскую среду. Поначалу я отказался, а спустя какое-то время засвербило: «Почему я не могу это сделать?». И вот что получилось. Сейчас я смотрю – немного смешно вышло, что-то вроде «в гостях у сказки».

Принцесса Ольга, 2007

- Но клиенту понравилось? Не сказал, что это не его дочь?

- Понравилось. Кстати, писал я по фотографии. Эту девочку я увидел вживую спустя годы, она уже большая была.

- Вы не интересовались, почему они захотели бурятский контекст?

- Константин Казакович всегда мне говорит, что в Москве, как ни странно, много людей, которые не имеют отношения ни к азиатской культуре, ни к Сибири, но очень близко и тепло всё это воспринимают. Для них это связано с некими таинствами.  Буддизм  вообще всегда воспринимается как некая таинственная, не столь растиражированная и популяризированная философия.

- Ну, и, наверняка, читатели поинтересуются: вы сейчас на заказ картины пишите?

-  Нет. Из своего опыта я понял, что это не мое – писать человека, которого я не знаю, не чувствую. Это почти невозможно сделать хорошо.

- Вернёмся к образам. В прошлом году внимание публики было приковано к вашим «Госпоже» и «Миссис». А ведь впервые Госпожа появилась ещё в 2005-м. Как вы к ней вернулись? Или это произошло неосознанно?

- Есть сквозные темы, к которым хочется возвращаться. «Госпожа» настолько универсальна и широка, что в ней можно находить бесконечно разные вариации.

Слева - Госпожа, 2006 Справа -  Госпожа 3.3 (2018)

Вот, например, дети в картинах иногда мне самому начинают не то чтобы надоедать – я от них устаю. От шума, от  иллюстративности и рассказанности, которые можно вокруг них создавать. Вот мальчик – герой, у него столько всего есть и целая команда. Раз – и возникает большой, шумный, яркий бэкграунд. А есть образы, которые реализовываются без бэкграунда – о чём эта история, о ком это история. Ты пишешь интуитивно, донося через них то, что не можешь сказать человеческим языком.

Полностью уйти в бесфигурный, совсем авангардный контент я не могу. Наверное, те знания, которые закладывались в академической школе, сидят во мне очень прочно. Но этот образ отчасти уже - первые попытки выйти за рамки.

- И всё-таки «Госпожа» - кто она? Ваше настроение?

-  Пожалуй, да. Даже некая картина мира на момент написания. Раньше она была очень этнической, спокойной и цельной. На сегодня – она неспокойная, коллажная. Не знаю, с чем это связано – наверное, с внутренним беспокойством, тревогой. Может быть, восприятие мира стало несколько коллажным, раздробленным.

- Интересно, что это «Госпожа», то есть снова женщина, как и большинство героев мира Зорикто Доржиева.

- Да, но вообще образ изначально был мужским. И уже поразмыслив, сделав кучу эскизов, я понял, что ближе мне всё-таки вновь женский образ – более нежный, более тонкий. И украшательством там более интересно заниматься, нежели в брутальных мужских образах.

- Что насчёт образа из «Улыбка на миллион»? Он тоже повторяется в разных работах.

Улыбка на миллион, 2015

- Знаете, есть образы, через которые узнают художника. Так вот и у меня были попытки найти такой. Так, чтобы щёлкало в голове: «О, это ведь тот же самый художник!». Одним из них стала «Нирвана» - по названию картины.

Здесь опять был сознательный уход от «литературы», когда картины представляют собой иллюстрации, несут слишком много рассказанности. Хотелось приблизиться к современным понятиям о самодостаточном образе, об архетипе, который бы включал в себя практически всю Вселенную. Поэтому и такие названия – «Нирвана», «Музыка» – более абстрактные, космические.

- Мы затронули тему названий ваших работ. Где-то – они очень лиричные, а где-то полны иронии. Вы сами их подбираете, или продюсер подсказывает?

- Продюсер не может вмешиваться в творческий процесс, иначе это уже будет коллективная работа. Название рождается из ситуации, из ощущений. Работа может быть написана под впечатлением от каких-то музыкальных или литературных произведений. Иногда да, я начинаю иронизировать. Иногда это превращается в муку: картина давным-давно закончена, но никак не может обрести название.

- У всех художников есть недописанные работы, которые ждут своего часа в мастерской. У вас таких много?

- Как правило, всегда стоит около 4-5 работ. Я могу их дописать со временем, переделать. Или дополнить ещё одной - двумя. Такое периодически происходит.

- В феврале в интернете разошёлся мини-фильм «Слои» о вас. Вы говорили об осознании, что весь мир состоит из слоёв, распределении материй. О своём новом подходе к живописи. Но у меня такой вопрос – не наносите ли вы одни картины поверх других?

- Бывает. Многие, особенно из очень старых работ, «записаны». На картине мог появиться совсем другой сюжет или герои выглядели иначе. Это моменты поиска. Иногда происходит так, что эскиз продуман не до мелочей, но ты уже спешишь воплотить его на холсте. Красишь и раз! – оказывается что-то не то. Тогда ты перекрашивать спустя какое-то время, когда уже все слои высохли.

Когда у нас была практика в разных музеях, в том числе в  Эрмитаже, мне показывали фотографии разных картин под слоями великих шедевров.  И это классно, словно сокровище, зарытое под слоем. Никто его не видит. И только автор знал, что под шедевром скрыта другая картина!

Ссылка на  фильм .

- Возвращаясь к фильму. В нём же вы рассказываете, как в последнее время уходите от традиционной живописи. Вам уже мало обычной кисти - взяли малярную, а заодно разбрызгиватели, используете драпировку… Что это? Стало скучно?

- Мне кажется, это какой-то естественный процесс – постоянное движение. Я как путешественник, который идет, идет, пересекает пустыни, достигает степей. Степи сменяются лесом, тайгой, горами. Я двигался в одних плоскостях, в итоге передо мной открываются совсем другие просторы. Можно осознанно вернуться и идти теми путями и тропами, которыми ты уже ходил, но это действительно скучно, неинтересно. Так я не открою для себя ничего нового. Куда интересней двигаться, чтобы открывались другие сферы, другие пространства. Поэтому появляются поиски с новыми героями, с новыми образами. Естественно, без новых технологий и материалов, техник тоже не обходится. Всё это сопутствует цельному передвижению.

Нирвана

- Размышляли как далеко можете зайти? Вы уже создали для NEMOSKVA высоковольтную вышку, опять же в виде «Госпожи». Что дальше?

- Если спустить тормоза, можно много чем заниматься. Ведь иногда стоишь перед очередным холстом: голова пустая, все кажется неинтересным. Возможности краски и холста ограничены. Думаешь: блин, можно сделать что-то в цифровом виде, поработать с видео, с компьютерными технологиями, с 3D-образами, с 3D-печатью, изучить доступные «космические» технологии.

Мне, например, всегда несколько был близок дизайн и в Красноярском институте все мои друзья были дизайнеры. Казалось, классно быть полезным и делать что-то функциональное. А живопись в рамках изобразительного искусства виделась каким-то человеческим атавизмом. Ведь как может воздействовать картина на человека? У него под рукой сейчас столько всего яркого, движущегося, постоянно меняющегося, новостного, интерактивного, а ты тут с какой-то картиной стоишь.

Я даже хотел перевестись, но меня не пустили. На 2 или 3 курсе преподаватели меня вызвали и сказали на кафедре: «Что вы ерундой страдаете? У вас все нормально, красьте дальше! И я остался красить. Доучился и больше об этом не вспоминал. Но любовь и внимание к дизайнерским вещам остались. Сейчас высоковольтная вышка позволила мне чуть-чуть раскрепоститься и чуть смелее посмотреть на какие-то вещи.

- До сих пор видите художника как сумасшедшего, носящегося со своей картиной?

- Сейчас я не думаю, что своими картинами создаю какие-то кардинально новые вещи в искусстве. Мне кажется, я говорю в давно открытых рамках, просто, может быть, привношу какой-то свой индивидуальный взгляд. Но, тем не менее, каждый раз, когда пишешь новую картину, думаешь: «Сейчас я точно взорву весь этот мир! И все, что было до этого, рядом не стояло!». А за работой успокаиваешься.

-  Вы сейчас больше вот этот парень-созерцатель?

Созерцатель, 2005

- Это одна из моих ранних работ. Наверное, всегда был таким. По всей видимости, таким и остался, несмотря на внешнюю насыщенность современными приемами, сложными технологиями. Смотрите, вот тот же парень. Он так же стоит спиной, и ничуть не повернулся лицом. Просто принимает разные позы. Наверное, ноги затекли долго сидеть, поэтому он встает. Иногда отряхивается, иногда меняется погода вокруг, антураж какой-то…

Его холодный огонь

- Зорикто, мы поговорили о вас как о художнике. А какой вы в жизни?

- Я могу жить совершенно далеким от реальности миром. Когда работаю над каким-то проектом, хожу из дома в мастерскую и обратно, и окружающее пространство предстает неким бэкграундом для моих картин. Смотрю:«Сегодня небо классное! Надо бы запомнить или сфотографировать, я где-нибудь его использую», или «О, какая классная кирпичная стена, классная фактура – надо запомнить», человек проходит: «интересный типаж!». Вот так всё, что происходит в плане обычной бытовой жизни отходит на задний план. Естественно, быт страдает от этого: дети просят внимания. Папа как бы здесь, но его с ними нет. Супруга иногда меня возвращает на место. Я ей благодарен, она понимает, что периодически мне нужно улетать в свои недосягаемые дебри. А потом она меня деликатно возвращает. 
Ещё я, например, всегда забываю платить вовремя по счетам. А когда родился сын – средний ребёнок – он почти месяц дома находился без имени. Я был очень увлечен каким-то очередным проектом и не мог собраться с мыслями.

- Имя дали, когда закончили проект?

- Там был интересный случай. На выбор у меня было три имени. Что-то супруга придумала, что-то я, и еще кто-то подсказал. С этим списком мы и в дацан ходили, но определённости не было. А однажды я ковырялся в гараже, подметал. Вдруг поворачиваюсь: на входе в гараж стоит маленький мальчик, на меня смотрит . Я с метлой пыль поднял, говорю: «Ты выйди, тут пыльно». Тут его бабушка из-за ворот выходит: «Эрдэни, выходи, ты зачем туда зашел?». У меня в списке одним из имен как раз было Эрдэни. Тогда я сломя голову побежал домой: «Эрдэни! Теперь мальчик имеет имя!».

-  Снова вспомнился фильм. В нём снималась и ваша дочь Яна, причём на кадрах она рисует. Тоже будет художницей?

- Дочь рисовала с детства. Когда была совсем маленькая, даже что-то красила на холстах, на моих произведениях «набивала руку». Если появлялись где-то какие-то капли и подтеки, я мог даже специально их оставить. В художку пошли недавно, с прошлого года. Также она с удовольствием занимается музыкой: на фортепиано ходила три года. Она и меня научила несложным моментам в клавишных, я ее - немножко игре на гитаре. Мы можем порой помузицировать вместе, повеселиться, порок-н-роллить.

Сейчас подростковый возраст. Яна иногда секретничает, не показывает, что рисует. Ей, конечно, нравится неклассическая в нашем понимании живопись. Но я помню себя в таком возрасте, было примерно то же самое. Какие-то дебри про  Леонардо да Винчи  – что это такое? Мы живем в современное время, а тут каких-то средневековых художников показывают. Но это естественный процесс. Кстати, дочь мне помогала и в росписи стены.

- В вашем Инстаграме есть фото из Венеции. Наверняка многим будет интересно услышать, что вы там делали.

- С 11 мая и по конец ноября в Венеции мы проводим выставку. В это время там проходит  Венецианская биеннале. Город наполняется туристами, людьми, связанными с кино, и просто любителями подобных мероприятий, поэтому и к выставке интерес особый. Художнику необходимо быть поблизости.

В первый раз я попробовал собрать все работы в контексте, так скажем, кардинально отличающемся от всего, что было раньше. Даже сами технические приемы поменялись. Это какие-то коллажные, яркие вещи, собранные в единый проект. Очень интересно, энергично и ново. Впервые мы работали над выставкой большой командой: с кураторами,  дизайнерами, пиарщиками. Я понял, как работают на высочайшем уровне, это почти шоу-бизнес. Ведь одно дело просто написать картину, другое – донести ее грамотно до зрителя. Сейчас выставка продолжается, её посетило и посещает очень много людей, отзывы хорошие.

- Задам вопрос, прозвучавший в ваш адрес от Константина Ханхалаева 15 лет назад. Зорикто, кем вы видите себя в будущем?)  Холсты, арт-объекты… перформансы?

- Есть идеи с детской скульптурой (скульптуры вооруженных детей представлены на сайте, - прим.ред.). Это отдельный проект, который у меня в голове сидит уже очень давно. Всё никак не могу его довести до ума. Сами скульптуры уже выполнены: бронзовые и в пластике, раскрашенные и нераскрашенные. Картин на детскую тематику тоже хватает. Я себе представляю это как громкий, шумный, на грани фола проект. Представьте – начинается выставка и в зал с шумом, гамом, вбегают сотни раскрашенных ребятишек в касках, с водяными пистолетами, луками, стрелами. Люди - в шоке, музыка играет! Как-нибудь так, но это пока примерные мысли.

- Завершая интервью, мне бы хотелось обратить ваше внимание на картину «Один год в жизни художника». Перспективный, уже не похожий ни на кого художник - вы, собственно - написали её в начале своего пути. Сейчас ваше видение осталось прежним?

- Думаю, да. Кстати, эта вещь очень многих заинтриговала – ее печатали на футболках, на постерах, и на выставке она притягивала взгляды: «И что там дальше? Вы не хотите сделать 10 лет из жизни художника? Может быть, по дням недели?». Людям всегда хочется продолжения. Надо к этой теме вернуться, нельзя останавливаться на полуслове. Честно говоря, совсем про эту работу забыл. Пора записывать всё-таки какие-то мысли.

- Запишете сегодня?

- Да, постараюсь не забыть.

- Тогда будем ждать продолжения.

Автор текста - Марина Игумнова.